Мсье Ибрагим и история одного взросления

Воспользовавшись возможностями Пушкинской карты, я решил познакомиться с творчеством Молодежного театра на Булаке. Выбор пал на спектакль «Мсье Ибрагим» — рассказ о взрослении одного еврейского мальчика, живущего в Париже и разделяющего все жизненные невзгоды с единственным другом — Мсье Ибрагимом. Всем причастным к созданию на сцене этой истории удалось сделать это просто. Просто о сложном.

Постановка «Мсье Ибрагим» или, как ее еще именуют, «Господин Ибрагим» не нова для российской сцены. С пьесой уже успели поработать режиссеры и Челябинского ТЮЗа, и Ростовского Академического Молодежного Театра. Пришло время и казанцам воплотить Голубую улицу Франции со всеми ее жителями на сцене Молодежного театра на Булаке.

Спектакль рассказывает о жизни мальчика-подростка, единственной радостью которого служит бордель на Райской улице. О, и еще общение с Мсье Ибрагимом — хозяином бакалейной лавки. Момо, так мальчика прозвал его великовозрастный приятель, предстоит пройти нелегкий путь взросления и узнать вкус и цену жизни.

История об обделенном вниманием родителей пареньке, чьи идеалы по ходу пьесы трансформируются, не нова, однако проблемы, с которыми герой сталкивается, вечны. Теперь и казанские театралы решили взяться за эту многим знакомую историю — насколько хорошо получилось воплотить текст пьесы Эрика-Эммануэля Шмитта? Предлагаю разобраться.

Действующие лица. Моисей, который в течение пьесы «обрастет» ласковой кличкой и новым духовным именем, рассказчик в этой истории и даже больше — он ее Бог, ведь других самостоятельных персонажей нет, и, чтобы кто-либо еще обрел голос в истории, до эпизода с их участием должна дойти очередь и сам Момо. Когда я говорю о самостоятельности, имею в виду, что отельных сцен без Моисея в спектакле нет, все «оживают» только когда мальчик с ними взаимодействует, что придает истории некую субъективность восприятия Моисеем всего происходящего. Так, мы наблюдаем рассказ от первого лица, в котором мальчик выступает то повествователем, ломая ту самую четвертую стену, то участником событий из собственного прошлого.

Что до остальных — Мсье Ибрагим, как и сказано в аннотации к спектаклю, «неиссякаемый источник восточной мудрости». И, более того, та самая «восточная мудрость» — его главная функция и движок спектакля. Подобно Воланду из «Мастера и Маргариты», жизнерадостный араб здесь выступает в качестве движущей силы, рычажком развития не только для самого Мохаммеда (такое имя обрел Моисей после посвящения в ислам), но и для всего повествования. Иными словами, Мсье Ибрагим для истории настолько же функция, насколько и персонаж, как бы странно это ни звучало: именно он просвещает одиночку-Моисея, берет его под свое крыло и открывает тайны мироздания, учит мудрости — иными словами, воспитывает в Момо человека. Например, в одной из сцен араб учит мальчика искусству улыбки — беспощадному оружию, перед которым ничье сердце не в силах устоять. «Твоя любовь принадлежит тебе. Пусть даже она ее не примет, она не в силах ничего изменить. Просто ей не достанется этой любви, вот и все. То, что ты отдал, Момо, твое навеки; а то, что оставил себе, — навсегда потеряно!» — или, например, так однажды изъяснился с Моисеем «Господин», обучив первого очередной мудрости. Потому, как мне кажется, и спектакль, и литературное произведение носят название «Мсье Ибрагим и цветы Корана».  

Отец паренька, как и мать, появляются лишь эпизодически; каждая сцена с его участием омрачена тусклым синим светом для подчеркивания холодности и ранящего равнодушия по отношению к собственному сыну. Все реплики отца звучат отрешенно и безучастно; как мы узнаем позже, отец — ребенок Второй мировой и «хозяин желтой звезды», чьи родители трагически погибли во время войны. Через историю этого персонажа лейтмотивом звучит печальная судьба евреев в годы боевых действий.

Резюмируя, я бы сравнил действующих лиц с живописью: Моисей — олицетворение холста, а остальные — кисти, которые мазок за мазком «вырисовывают» из Момо человека со всеми его сильными и слабыми сторонами. Благодаря рассказу от первого лица зритель как никогда лучше может прочувствовать эту параллель, потому как буквально на его глазах парнишка растет и вместе с тем успевает «комментировать» каждое действие своих близких — тот самый мазок на холсте, — которое закаляет и формирует персонажа.

Извечные темы. Тема взросления — одна из ключевых в театральной постановке, и отражению ее в реалиях парижской Голубой улицы в лице Моисея посвящено немало сцен. Потому нельзя не отметить, как удачно, на мой  взгляд, это продемонстрировано и в одной конкретной. Действие начинается с того, что Момо разбивает свинью-копилку и отправляется на Райскую улицу — пристанище дам легкого поведения: «Теперь я наконец-то стану мужчиной», — провозглашает он. Кому-то этот эпизод в калейдоскопе «кадров» может показаться пошлым, кому-то — просто комичным, однако на самом деле он позволяет впервые погрузиться в психологию пока еще совсем «зеленого» Моисея, в понимании которого ночь с женщиной и является символом зрелости. Однако по ходу действия спектакля герой растет и физически, и духовно и приходит к по-настоящему зрелым ценностям.

История в целом разворачивается достаточно постепенно, от меньшего к большему. Сначала Моисей окунается с головой в низменные удовольствия, учится искусству улыбки, и чуть погодя спектакль наращивает темп и учит уже вчерашнего мальчика способности прощать и жить в духовной гармонии с собой. «Ключ» к этой благодати Мохаммеду вручает его папа, как Мсье Ибрагима называет впоследствии приемный сын, что становится последним уроком жизни из уст араба: «Момо, перед нами была поставлена лестница, чтобы мы могли сбежать. Человек сначала был камнем, затем растением, затем животным — про животное-то он и не может забыть и нередко вновь в него превращается, — а затем он стал человеком, наделенным знанием, разумом, верой. Представляешь себе, какой путь ты проделал из пыли, чтобы стать тем, кто ты есть сегодня? А позже, когда ты превзойдешь свою человеческую сущность, ты станешь ангелом. И с землей все будет покончено. Я не умираю, я сливаюсь с бесконечностью».

Приемы. Сразу несколько художественных приемов я для себя подметил во время просмотра, многие выстреливают в сюжетной линии, связанной с родительством. Помимо приемов визуальных — в каждой сцене с отцом лампы освещали подмостки тусклым, холодным светом, чтобы подчеркнуть настроения внутри семейства и намекнуть зрителю на незримую пропасть между отцом и сыном, — стоит обратить внимание и на то, как главный герой обращается к отцу кровному и своему приятелю из бакалейной лавки. Биологического он так и называет — «отец», с ноткой печали и обиды в голосе, зато Мсье Ибрагима паренек ласково обзывает «папой», что для обоих является воплощением любви, ласки и заботы. С помощью данного лексического приема зрителю хотят донести, что оберегать, воспитывать и любить свое чадо — вот в чем заключается истинное родительство, и если биологический отец на это не способен, то способен будет бакалейщик.

Еще один символ пьесы, как ни странно, ботинки. Так, в одной из сцен, когда между бакалейщиком и мальчиком начинает формироваться по-настоящему тесная духовная связь, первый настаивает на том, чтобы второй сменил, наконец, свои изодранные ботинки, и дарит новую пару обуви — билет в жизнь, так как чуть позже Ибрагим возьмет Моисея под свое крыло и откроет ему целый мир. И, наконец, перед сценой прощания, когда духовный наставник мальчика вынужден покинуть бренный мир, он снимает сандалии. Да что уж там, в спектакле даже есть отдельный эпизод, посвященный танцу ног. Да-да, именно! Прожектор акцентирует внимание на ногах Моисея в новых ботинках, после чего герой отплясывает веселый танец под восточные мотивы. Иными словами, такая деталь, как обувь, в спектакле очень важна, она символизирует путь человека.

Сравнения. Если ударяться в сравнения, конкретнее — сравнить казанскую и ростовскую постановки, то при всех их очевидных схожестях — обе они очень близки к литературному первоисточнику — можно выделить и одно отличие. В истории глазами Михаила Заеца, режиссера Ростовского Академического Молодежного Театра, «вольностей» у героев много больше — здесь каждый рассказывает историю не только от первого лица, но и от третьего — как будто описывает себя и свои действия со стороны. В конечном же варианте казанского режиссера Искандера Нуризянова большая часть всех реплик отдана Моисею, что «одаривает» героя цельными монологами и смещает основной фокус внимания на него. Именно этим — концентрированностью на героях — и различны две версии спектакля по одному произведению.

Спектакль «Мсье Ибрагим» в репертуаре театра на Булаке еще с марта этого года, и за это время его посмотрело большое количество людей. Окунувшись в мир восточных мудростей и историю одного мальчика, могу сказать, что постановка, как и режиссерский дебют Нуризянова, который параллельно «главрежскому» креслу примерил на себя и «главроль», удались, во многом и потому, что было принято решение не отходить от оригинальной пьесы. «Сама повесть очень хороша, и в ней все заложено, "вскрывать" нам ее не пришлось. Очень много моментов, близких по духу как мне, так и актерам. Вот мы и попробовали их спроецировать на сцену. Когда я прочел впервые повесть, у меня в голове возникли картинки, и мы их тоже попытались воплотить на сцене с актерами и технической группой театра», — пояснил в интервью Татар-информ Нуризянов.

История понимает очень важные, потому, вероятно, и вечные темы взросления и поиска себя в этом мире. Добавь в любую историю вышеперечисленные компоненты, и магия на сцене случится.

Никита КОЧНЕВ

Фото: Elot, «Казанский репортер»